Пророк в своем отечестве

Авигдор Эскин

 

Восьмидесятилетие Александра Исаевич Солженицына вновь заставило задуматься о великой его роли в нашей истории. Подверженные влиянию периодики, мы ищем оправдания, желая возвыситься над пакостными будничными новостями. Поэтому пришлось и тут изловчиться, пристегнув попытку оц6нки деятельности и творчества русского исполина к обыденной по-журналистски дате рождения. Его появление на экране телевизора вынудило современных вельмож, именующихся расплывчато "общественностью", вновь заерзать и процедить сквозь зубы несколько неискренних, но политически корректных фраз. Впрочем, многие из нас тоже испытывают раздражение и неудобство при обсуждении темы Солженицына, одно имя которого начинает сразу бередить столько разных ран, что легче отбрехнуться дежурной фразой о его литературном величии, но политической неактуальности, нежели попытаться всерьез понять его.

 

Находясь в эти дни в Москве, я с интересом собирал оброненные в его адрес различными представителями местной интеллигенции слова. Озлобленные до фанатизма демократы видят в нем ныне реакционного клерикала-шовиниста, оголтелого русского империалиста и даже антисемита. Национал-патриоты клеймят его за "сионизм" и даже проводят параллель между бронированным вагоном с Лениным в 1917 и вагоном Александра Исаевича, в котором он путешествовал из Владивостока в Москву. Похоже, сейчас писатель одинок не менее, чем во времена санкционированных гонений на него. Теплая приветственная поддержка простого народа проявляется к нему весьма явно, но она в немалой степени обманчива, ибо не закреплена действиями, претворяющими в жизнь его идеям. Ни одна действующая или творчески созидательная российская структура не увидела в Солженицыне наставника и поводыря.

Писатель со странными взглядами, исповедующий их в одиночестве, - явление привычное для нашего века. Многие суждения Набокова вызывают недоумение, но его литературный гений обязывает к снисхождению. Нередко пестрил странностями Иосиф Бродский, но мы и тут великодушно держимся за все выдающееся, созданное им, и предаем забвению слабости поэта.

Иначе дело обстоит с Солженицыным. Вместо принятого в среде образованщины всепрощения творческой личности здесь налицо беспрецедентная кампания мести и охаивания. Демократы поймут наркомана и педофила, национал-патриоты облюбуют пьяницу и драчуна, если тот пишет в их стиле. Но нет снисхождения к Солженицыну, ибо для понимания его феномена требуется неведомое для двух перечисленных категорий восхождение. По степени ненависти и по мере клеветы узреем мы, что человек этот избран Творцом, будучи сущностно непохожим на всех писателей, художников, общественных деятелей и философов. Не знаю, кто из русских поэтов был действительно "больше, чем поэт". А Солженицына никак не определишь словом "писатель", даже рядом с эпитетом "великий". Он действительно предстал в шестидесятых талантом проникновения в сердцевину жизни, схожим с дарованием Достоевского. Его обращение к русским языковым корням было не просто виртуозной игрой словом, как у Алданова, но наделяло любой человеческий образ особой выпуклостью, неведомой другим авторам. Когда-то его талант признавали и ценили, а сегодня и он подвергается сомнению со стороны либеральной братии. Гигантская личность Солженицына не позволяет его критикам закрыть глаза на то, что кажется им его недостатками, ради искусства. Либералы простили Селину его открытый нацизм, а Зощенко – стукачество, им не мешает антисемитизм Достоевского и Вагнера. Разве не стоит им позабыть о плевелах, если за ними кроются зерна великого искусства? И тут наши плюралисты отвечают громогласно: стоит забыть слабости, но там лишь, где речь не идет о правдовещателе, слывущем еще и художником слова. Они бы простили и Солженицына, если бы не его пророческое стремление к истине. Демократ может быть терпим к преступнику и террористу, к нацисту и исламскому экстремисту, но не к человеку, поставившему во главе всех целей своих "жить не по лжи".

Личность Солженицына выходит за рамки понятного нам мастерства слова. Еще более нелепо рядить его в политики или общественники. Его приближение к истинному слову Творца в тысячу крат превосходит укоренившиеся потуги проповедей пастырей-актеров на неведомое и нашим раввинам-общественникам, претендующим на понимание общественных процессов.

Кто еще впитал в себя так весь наш двадцатый век? Солженицын провел большую часть войны с немцами на передовой. Затем он пережил восемь лет лагерей и три года ссылки. И тут его застал роковой недуг двадцатого века - рак. Но Солженицын одолел и болезнь. Ему было уже за сорок, когда он начал активно писать, а его открытая борьба против всесильной тогда системы коммунизма набирала лишь первые обороты, когда ему исполнилось пятьдесят. Ничто не ударило так сильно по империи зла, как его слова об "Архипелаге". Правда о коммунизме, сказанная одним человеком, оказалась сильнее штыков и топорищ адептов ГУЛАГа. Дух Солженицына стоял за победой Рейгана на выборах в восьмидесятых и последовательной восьмилетней политикой президента США, способствовавшей обвалу коммунизма.

Многие правозащитники полагали в семидесятых, что стоит СССР обустроиться по образу и подобию Запада, как наступит мессианская эра. Солженицын всегда смотрел на много шагов вперед. Еще в "Письме к вождям" от 1973 года он предостерегает от повторения ошибок февраля семнадцатого. С точностью прорицателя указал он на великую опасность для России в обезьяньем перенятии западного либерализма. Его рецепт просвещенного авторитаризма, опирающегося на лучшие наработки управления в русской истории, вызвал уже тогда клеветническую диффамационную кампанию в западной прессе. Патлатые борзописцы клеймят Солженицына по сей день за отрицание абсолютной святости плюрализма и демократии, за русские имперские замашки, прибавляя к этому шовинизм и монархизм. Автор "Архипелага" действительно не является поборником либеральных позывов, но как можно винить его в империализме и в шовинизме, если с первых своих выступлений и по сей день призывал Солженицын к "раскаянию и самоограничению", к способности корить себя и не сваливать вину на других. Этот единственный живущий ныне бескомпромиссный правдоискатель оказался столь мощной фигурой, что у оппонентов издавна не было сип противостоять ему мыслями и логическими доводами, поэтому идеи Солженицына бессовестно перевирались. Масштабы наветов на него таковы, что предстает он не просто писателем, лауреатом Нобелевской премии, а почти что пророком библейских времен.

Особого внимания заслуживает набормотанная клевета о солженицынском антисемитизме. Не станем акцентировать внимание на еврейских корнях Натальи Дмитриевны, что дает возможность считать детей Александра Исаевича евреями. Не будем приводить здесь множество осуждений им всех видов юдофобии, опустим даже его горячую поддержку патриотического Израиля. Очевидным фактом является и то, что нигде и никогда не проявлял Солженицын негативных чувств к евреям. (Отказ писателя принять Шимона Переса не следует истолковывать превратно.)

Однако Солженицын задел нас всех за живое, раскрыв правду о палачах ГУЛАГа. Евреи моего поколения справедливо ставили знак равенства между советским марксизмом-ленинизмом и государственным антисемитизмом. Бабушки рассказывали нам об умерщвленных нацистами родных и о начатом Сталиным антиеврейском побоище. Все это органично вписывается в общую картину погромов, костров инквизиции и крестовых походов. Мы всегда были преследуемым, правым и просвещенным меньшинством, а они - полными ненависти фанатиками и изуверами. Но тут Солженицын раскрыл нам, что первые двадцать лет существования СССР огромный процент палачей составили евреи. Разумеется, это были люди обрусевшие, оторванные от иудаизма и сионизма. Это они закрывали синагоги и сажали раввинов. Бесчисленны и справедливы наши доводы в ответ на обвинения русских антисемитов в адрес евреев, дескать, они вершили революцию. Но обнародованные Солженицыным фамилии наших соплеменников среди убийц ГУЛАГа не дают покоя нашей совести именно потому, что факты приведены писателем досконально правдиво, без тени антисемитской предвзятости.

А мы ведь и доселе не сознались в той доле ответственности за преступления Советской власти, которая на самом деле лежит на нас. Нам бы дать правильную оценку прошлому и раскаяться в своей же среде за содеянное дедами, а затем ограничить и обуздать то бунтарское атеистическое зло в наших душах, выплеснувшееся в бесовских плясках большевизма. Это раскаяние и самоограничение, провозглашенное Солженицыным, есть точное соответствие каббалистическим категориям, составляющим внутреннюю сущность иудаизма.

Наша ассимилированная братия, однако, никогда не любила каяться и ограничивать себя в чем бы то ни было. Наоборот, святым кредо наших плюралистов всегда было одно лишь максимальное удовлетворение собственных нужд и желаний, если только это прямо не вредит другим. И вдруг видим мы, что уход из лона еврейства породил Троцкого с Ярославским, Парвуса с Каменевым, Кагановича с ягодой. Наше поколение узнало эту правду от Солженицына. Но поскольку бытие по лжи есть столп светской демократии в той же мере, что и советского общества семидесятых, то легче обвинить Солженицына в антисемитизме, нежели сознаться в собственной болезни. А гнойник в нашем теле не рассосался. Он вылез через еврейские персонажи на балу воров в раздираемой демократией России. Он - это то успокоительное, которое позволяет именовать смертельную угрозу Израилю мирным процессом. Гнойник этот учит нас жить по лжи, именуя нынешнее духовное обнищание прогрессивной культурой. Солженицын - этот атлант двадцатого века, велик своим универсализмом, ибо изрекаемая им правда побила уже лживые хоры плюралистов и ассимилянтов всех мастей. Порой кажется, что изрекаемое им в России еще более актуально в Израиле.

Как сладостно вспоминать сегодня, что мой первый арест был связан с именем писателя-пророка. Мне было еще всего тринадцать лет,  когда Солженицына выслали. Я все слушал по голосам главы из "ГУЛАГа" и решил жить не по лжи. Каждый день после школы я расклеивал с товарищем в центре Москвы листовки с призывом вернуть нам Солженицына. Это закончилось арестом и исключением из школы. Дай Бог моим детям отведать счастье ареста и преследований за правду.

Я смотрю на несущийся злобным вихрем двадцатый век, когда сбоку стоит исполинская фигура Солженицына. Он победил нацизм и коммунизм, поборол рак и уцелел при покушении на его жизнь.

Никто не верил ему тогда, а он знал, что вернется в Россию, которую на его глазах уже терзает февральская демократия. И тут взглянул Солженицын и увидел калязинскую колокольню, недозатопленную большевиками, разрушившими старинный городок, залив его Волгой ради экспериментов своих.

"И для них тут, и для всех, кто однажды увидел это диво: ведь стоит колокольня! Как наша надежда. Как наша молитва: нет, всю Русь до конца не попустит Господь утопить..."

Сразу хочется верить, что сточные воды образованщины и плюрализма не затопят землю. Хочу пожелать Солженицыну, чтобы дожил он до торжества правды и добра над всеми современными идеалами. А ради нас всех буду молиться, чтобы Творец открыл нам в Израиле еврейского Солженицына. И пусть знает он сразу, что и один в поле воин.