Хроника текущего зла

Авигдор Эскин

 

Почти четыре десятка лет прошло со дня повешения нацистского преступника Адольфа Эйхмана – исполнителя плана Гитлера по истреблению евреев. Накануне казни главный конструктор Катастрофы писал автобиографию. Власти Израиля хранили в тайне его рукописи вплоть до последних дней. Еще Бен-Гурион говорил, что Эйхман-человек не интересует его вовсе. Для тогдашнего лидера страны важно было доказать гражданам, что приписываемое ему равнодушие к уничтожению собратьев в Европе было несправедливым. Отсюда и желание выставить суд над Эйхманом в рельефном разрезе борьбы добра со злом, а психологический аспект становления человека нацистом был оттеснен полностью.

Важный вклад в понимание феномена Эйхмана внесла тогда американская писательница Хана Арендт, увидевшая подсудимого "обычным человеком", которого судьба прилепила к "самому страшному преступлению в истории человечества". Эта необычная книга об истрическом процессе в Иерусалиме навеяла самые грустные мысли: если "обычный человек" мог стать самым страшным палачом, то кто же из смертных застрахован от менее тяжких преступлений? Кроме того, если Катастрофа вершилась обычными людьми, то с чего бы ей не произойти снова в Америке, например, не говоря уже об Израиле?

Из автобиографии Эйхмана следует, что он был вполне заурядным человеком, хоть и неплохо образованным. Никогда не отличался личной жестокостью и даже животным антисемитизмом не страдал. Массовые убийства не вызывали у него радости – Эйхман не испытал наслаждения садиста. Как-то присутствовал при расстреле евреев и увидел мать, скошенную автоматной очередью, а теплившийся у ее груди ребенок был жив. Эйхман направился к нему, но тут педантичные автоматчики умертвили его в голову, а мозг забрызгал одежду палача. Он почувствовал себя в аду и спасался от душевлного расстройства коньяком. Всю дорогу с места умерцвления он пил. Вспоминает, что часто щипал себя и думал, с ним ли это все происходит?

Свидетельствам Эйхмана можно верить, как и описанию чувств, охватывавших его. Ведь мог бы и вовсе не рассказывать о своем личном участии в истреблении людей. На протяжении суда он не каялся, не льстил и не молил о пощаде. Его поведение было естественным и правдивым. Уничтожением евреев руководил человек, общавшийся с евреями, не испытывавший к ним утрбной ненависти и даже сожалевший об их участи. Можно поверитьЭйхману, что тот не хотел заниматься этой работй и много раз просил о другом назначении. Вполне верится, что он хотел заменть истребление евреев их высылкой на Мадагаскар и предлагал такое решение.

После войны Эйхман много размышлял о случившемся. "То, что содеяло правительство Германии в годы войны, было самым большим преступлением в истории человечества". Он не пытался умалить масштабы Катастрофы и не утаивал подробностей ее ужасов. Однако слов покаяния не найти в его предсмертных писаниях. Все про одно: оказался на данном посту, выполнял приказ, не мог ослушаться, не хотел предавать фюрера и Германию. Отказался бы претворять в жизнь волю Гитлера, то сам мог пострадать.

Но это лишь половина правды. Эйхман не было пассивным технократом, прибитого волей судьбы к вершению преступлений. Он был активным нацистом, порабощенным сатанинской идеологией. Его преданность идеям Гитлера была безграничной. И об этом он рассказывает подробно и открыто. После войны начал жалеть, что служил всем естеством нацистской идеологии и поклонялся ей с пылом идолопоклонника. Эйхман прямо пишет, что служил идолам с беззаветной самоотверженностью бездумного послушника. Выходит, не был он внутри системы инициатором тех преступлений, которые совершал, но всецело был предан самой системе. Неполное приятие некоторых идеологических положений не умалило его верности идолам. Они были намного выше и сильнее его средней по силе натуры. Общеохватывающая пляска смерти подчинила его своему ритму полностью и безоговорочно.

Отсюда и неосознание вины: чем отличался он от миллионов других, работавших на ту же систему? Он не вдохновлял и не верховодил, а только выполнял приказ. Эйхману самому возражать нелепо и унизительно. Такие палачи заслуживают одной лишь кары, а не дискуссии. Только себе должны мы задать множество вопросов, изучая автобиографию народоубийцы.

Мы видим, как идея способна охватывать и порабощать человека, превращая его в работа-исполнителя. Сегодня любим тешить себя, будто эпоха идеологий навеки сгинула, а люди лишь помышляют об улучшении своего материального положения. Еще мы успокаиваем всое сознание иллюзией, будто народоубийство могут вершить одни лишь изверни-садисты. Так обрекаем себя на преступную беспомощность перед лицом угрозы.

Охватывающая своим черным пламенем массы афро-американцев идеология ненависти Луиса Фарахана может перерости в кошмар, если закрывать глаза на это явление. Всего пару лет назад четыреста тысяч боевиков-фашистов собралось под знаменами этого мусульманского фюрера в центре Вашингтона.

А в Израиле чувствительность к опасности притупилась и вовсе. Отныне в светских школах страны будут преподавать стихи арабского поэта Махмуда Дарвиша. Этот соратник Арафата изливал душу в виршах, требуя от евреев убраться из Палестины и даже забрать останки своих мертвых.

В городах автономии Арафата "Майн кампф" конкурирует по популярности с Кораном и "Протоколами сионских мудрецов". Иронией судьлы бандформированиями ООП в Рамалле командует человек по имени Эйхман, а в Хевроне его коллега нарек своего сына Гитлером. С тех пор папашу называют Абу-Гитлером, то есть отцом Гитлера.

Покорившие среднего европейца Эйхмана идолы живут и ждут своего часа. Уж повелось: именно нас любят поглощать они, и так, чтобы кости хрустели. Только мы в упор не хотим видеть этого.